Университет в лицах: Валерий Эдуардович Черник

• 10 октября 2019
• 8221

В преддверии 80-летия крупнейшего вуза за Полярным кругом МАГУ и региональное отделение Российского общества «Знание» запустили масштабный медиапроект «Университет в лицах». Каждый месяц мы рассказываем о преподавателях и учёных, которые работают в опорном вузе и активно вовлечены в образовательную и исследовательскую деятельность. Ведь за каждым выпускником, за каждой опубликованной статьей, каждым исследованием стоит человек.

В октябре героем проекта стал кандидат педагогических наук, доцент, заведующий кафедрой педагогики Валерий Эдуардович Черник, награжденный грамотой Министерства образования Российской Федерации и благодарностью министра образования России за личный вклад в реализацию молодежной политики в Мурманской области. Мы поговорили с ним о его увлечениях и жизненных принципах, научном и преподавательском пути.

Валерий Эдуардович, расскажите, пожалуйста, о ваших родителях. Как прошло ваше детство?

Для многих бывает неожиданно узнать, что я родился в Грузии. И когда смотрят на мой внешний облик, это никак не укладывается в голове. В прошлом году я посещал свою родину, пересекал границу в аэропорту Тбилиси. Пограничник сначала совершенно индифферентно взял мой паспорт, потом вздрогнул, посмотрел внимательно, что там написано, перевел взгляд на меня, еще больше удивился и спрашивает: «Слушай, генацвале, ты родился здесь?». Я отвечаю: «Да». Я родился в маленьком грузинском городке, называется Ахалцихе. Это город, в котором творил Шота Руставели, автор бессмертного «Витязя в тигровой шкуре». Здесь же родился великий шансонье Шарль Азнавур... В этом городе традиционно проживала большая армянская диаспора. Родители говорили, что даже мои первые слова были по-армянски. Потому что общались, видимо, среди сверстников, а там были армяне, грузины, евреи — кого только не было.

Так вот, мое детство прошло на Кавказе. И я впитал в себя то, что связано с понятием «интернационализм», это то, что естественно для моей семьи и для меня. И знаете, когда звучат кавказские мелодии, грузинское песнопение, армянское, на меня может нахлынуть такое душещипательное состояние.

Папа у меня белорус, мама русская. Они прошли через военное лихолетье. Папа в партизанах был, после освобождения Минска от фашистов был призван в армию и стал кадровым офицером, всю жизнь служил. Мама была эвакуирована в 1941 году с детским домом из Колы. Железнодорожный состав, в котором отправили детей, бомбили. Эта сцена, которая когда-то была ею пережита, вошла в спектакль Елены Ивановны Крынжиной «Дети военного Мурманска», который уже несколько лет идёт в нашей детской театральной школе.

А как вы попали на север?

Папа был военный. Наступил момент, и его перевели в Мурманск, тем более та часть, в которой он воевал, находится здесь, его знали и хотели, чтобы он вернулся. Так что в Мурманск мы приехали давно, в 1967 году, и с той я поры я живу тут.

Не хотели никогда переехать?

Такие попытки были. Были возможности уехать в Москву, и, признаться, я даже дал обещание туда перебраться. Поступило очень лестное предложение от моего научного руководителя Алексея Ивановича Пискунова, академика, заведующего кафедрой Московского государственного педагогического института. Он сказал: «Валера, я даю вам нагрузку», я ответил: «Алексей Иванович, все, еду за вещами». Я был тогда деканом факультета иностранных языков.

Пришел на факультет за личными вещами, посмотрел налево, посмотрел направо, и знаете, вот я думаю — нет. Я отбил ему телеграмму «Алексей Иванович, простите меня, заблудшего, но я не уеду. Не смогу».

Мне было стыдно, конечно, что я не сдержал слово, он был в каком-то смысле в досаде, но потом сказал: «Валера, я вас понимаю».

Не жалели?

Вы знаете, сожаления не было, не было сокрушения, потому что на самом деле это мое, родное. Я пришел сюда в первый раз в 1975 году еще будучи школьником, и с той поры по сей день моя жизнь связана с пединститутом, как бы он ни назывался.

А вы и учились тут?

Учился, да. Сначала меня привело сюда желание лучше узнать английский. Мало кто помнит, что в 1975 году здесь при историко-филологическом факультете появилась школа английского языка для мурманских школьников. Она задумывалась как своего рода школа педагогической практики для студентов историко-английского отделения — оно тогда тоже только что открылось. Изначально это была инициатива преподавателя кафедры иностранных языков Людмилы Дмитриевны Макаровой, тогда Ковалевой. Она удивительный преподаватель, энтузиаст. Работала с нами, потенциальными абитуриентами, бескорыстно, уделяя много времени каждому. Из первого выпуска той английской школы ещё несколько человек, кроме меня, поступили в пединститут — например, Мария Борисовна Ильичева.

Вы именно тогда, обучаясь в школе, и решили сюда поступать?

Не совсем. Как ни странным может показаться, в институт я пришел из дома пионеров имени Анатолия Бредова, сейчас это Дом детского творчества. Там был клуб интернациональной дружбы (КИД), которым многие годы руководила Наталья Фёдоровна Аржаева. Она, к слову, тоже выпускница нашего института, который часто с благодарностью вспоминает. Так вот, я был президентом КИДа. Как-то пришла к нам на занятие женщина невысокого роста, колоритной внешности, взгляд такой, знаете, пронзающий. Нам Наталья Фёдоровна представила её как преподавателя пединститута — Галина Борисовна Садовская. Уже потом я узнал, что это легенда мурманской педагогики — знаменитая ГэБэ. А в тот памятный день...

Заходит ГэБэ и обращается к нам: «Ну что, друзья мои?», — и очки — ш-шух — летят по столу. «Боже мой, что сейчас будет!», — думаю я. «Сегодня мы отправимся в мир педагогики!», — и стала рассказывать о разных людях, о педагогах, которых я потом изучал, и мне стало так интересно! Она была настолько необычная, страстная, увлекающая своей собственной увлечённостью.

А потом я поехал поступать в Московский военный институт, он тогда еще с добавкой был «иностранных языков». У меня всегда была мечта продолжить линию отца, стать военным. Я прошел все испытания, конкурс был хороший, жесткий. К сожалению, медики что-то увидели уже после сдачи экзаменов. Я в растерянности вернулся в Мурманск. Это был последний день, когда можно было сдавать документы в гражданские вузы. Родители предположили, что я еще успею в пединститут. Я приехал сюда, а комиссия уже закончила работу. Фаина Петровна Кашко в тот год была ответственным секретарём приемной комиссии (долгое время она работала замдекана историко-филологического факультета, заведовала кафедрой русского языка). Она внимательно выслушала меня: «Ну, что ж, молодой человек, мы уже закончили прием документов». Видимо, было заметно моё состояние полного отчаянья. И, я считаю, произошло чудо: вопреки всем правилам она открыла сейф, вынула журнал, где уже была подведена черта и поставлена печать. У меня приняли документы, и в журнале сделали еще одну запись. Вообще я считаю, что мне везло на хороших людей по жизни. Я был допущен к вступительным испытаниям, выдержал их и стал студентом.

А каким вы были студентом?

У меня были разные периоды студенческого состояния. Но в целом я был прилежным, это правда, достаточно ответственным, активным. В институте тогда был студенческий педагогический отряд, который создали студенты 2 и 3 курсов Игорь Марцюк и Таня Ушакова. Мы делали много разного в городе: работали с детьми, организовывали их досуг в клубах по месту жительства. За мной был закреплен клуб «Красная гвоздика», который находился во дворе около Дома книги. Ещё меня избрали секретарем комсомольской организации историко-филологического факультета, где я учился. В комитете комсомола института я ещё был ответственным за создание клуба интернациональной дружбы... Состоял в редколлегии институтской газеты «Студент Заполярья».

В какой-то момент мне всё надоело — это было начало второго курса. Была ломка ценностных ориентиров, мне захотелось всё бросить, учеба показалась скучной, всё давалось относительно легко... Надоело! Захотелось экстрима. И я решил уйти в армию.

Я пошел к военкому Первомайского военкомата и говорю: «Вы знаете, так и так, хочу в армию». Он спрашивает: «Парень, ты в своем уме? Может, ты что-то плохое совершил? Может, кого-то обидел и хочешь скрыться от ответственности?». Отвечаю, что нет, а он мне: «Принеси характеристику». Я пошел к декану, Павлу Фёдоровичу Шевченко, и попросил характеристику для военкомата. «А, ну приди через час», — отвечает. Я прихожу, мол, написали? Переспрашивает: «Что?». «Ну, характеристику для военкомата!». И тут он мне: «Ты что, серьезно? Тогда приди через пару». А через пару он повел меня к только-только приступившему к своим обязанностям новому ректору Эдуарду Константиновичу Лявданскому. «Что это вы, молодой человек, заняли чужое место, и теперь хотите совершить финт?», — спрашивает он у меня. Я как-то растерялся, говорю: «Вообще-то я занял свое место, я выдержал конкурс». В общем, был скандал, многие вмешались в эту ситуацию, чтобы меня удержать. И я остался.

После этого эпизода учеба пошла немного по-другому. У меня было свободное посещение, хотя я не злоупотреблял этим, мне нравилось учиться. Я успевал бегать на лекции к преподавателям других факультетов. Считаю, что у нас были гениальные педагоги, которые давали нам очень многое. Например, мне доставляло удовольствие ходить на лекции профессора кафедры литературы Людмилы Тимофеевны Пантелеевой. К слову, она создала мне экстрим-ситуацию на вступительном экзамене по русскому и литературе. Выслушав мой ответ, она сказала: «Молодой человек, перепишите заявление на другую специальность». Я спрашиваю, мол, в каком смысле. А она мне: «В том смысле, что мы вам сейчас четверку поставим, и вы не пройдете на своё историко-английское отделение, а к нам, на филфак, пройдёте». Я надулся, как мышь на крупу, уперся, смотрю даже не в лицо, а куда-то в стол, и отвечаю: «Не буду я ничего переписывать». А она с присущей ей эмоциональностью: «Ну, и идите отсюда со своей пятеркой, но вы всё равно наш!». Что она имела в виду под словом «наш»? Может, то, что всё-таки мне действительно литература, словесность близка, есть интерес к слову, мне это импонировало? Так вот на лекции к Людмиле Тимофеевне я бегал не только в институте.

В те годы очень многие, если не все, преподаватели были членами общества «Знание». Активно читали публичные лекции в различных аудиториях, в том числе и в областной научной библиотеке. Было удовольствие прийти и послушать Людмилу Тимофеевну, Галину Андреевну Голотину... Я успел застать Вениамина Наумовича Шейнкера — уникального специалиста по зарубежной литературе. Это были люди масштабные, потрясающие исследователи, популяризаторы, просветители, мне в этом смысле повезло.

Что было после института?

Я закончил его с красным дипломом, был распределен в Первомайский район Мурманска и оказался без работы. Прихожу в РОНО, а мне говорят: «Вам места нет». Видимо, они думали, что молодого парня заберут в ближайшее время в армию, зачем ему место выделять. Я же оказался настырным. Мне предоставили место учителя в 19-й школе (теперь это кадетская школа) с нагрузкой 34 часа в неделю. Вел историю, английский язык, а еще там был замечательный музей Ленина, мне его поручили. Было тяжело, но здорово, интересно, мне нравилось.

Помните свое первое занятие со школьниками? Как оно прошло?

Первый урок не помню. На протяжении всех пяти лет обучения мы не были в отрыве от школы, проводили уроки. Поэтому, когда я зашел в класс, у меня проблем не было. Я не боялся ни ребят, ни себя — мне ведь доводилось и в большом зале ДК имени Кирова диспуты проводить. Но был момент, когда у меня урок сорвали четвероклассники. Мне надо вести — а я не могу даже начать, они галдят и галдят, испытывают меня. Думаю: «Я не буду начинать урок». Повышать голос я не люблю. Когда-то Лев Толстой говорил: начинаете громче говорить вы — дети пытаются вас переговорить, и так получается кто кого. Словом, я никогда не кричал, к чему меня призывали потом некоторые коллеги. До звонка оставалось минут 5-7. Четвероклассники мои уже чувствуют, что что-то не то происходит. И вот они как-то присмирели, притихли, погрустнели, сели. Я говорю: «Друзья мои, у нас с вами урок не состоялся, но он должен пройти. Сейчас у вас будет урок физкультуры, и вы после нее все как один вернетесь сюда, и мы с вами проведем урок истории».

И они вернулись?

Вернулись. Все. Была тишина. Потрясающе! На следующий день завуч говорит: «Вам надо было прикрикнуть!», а я не умею, никогда не кричал.

А как вы пришли в институт?

Я стал работать здесь в 1984 году. На тот момент я был завучем по воспитательной работе в 36-й школе. Борис Алексеевич Голуб, который тогда руководил кафедрой педагогики и психологии, предложил прийти на кафедру хотя бы совместителем. Я вел как почасовик семинарские занятия по истории педагогики и другим дисциплинам. А в 1985 году меня уже избрали в штат ассистентом. И с той поры я так и работаю тут.

Какая у вас сфера научных интересов?

История педагогики, история образования. Мне повезло — эту дисциплину, когда я еще был студентом, вела незабвенная Галина Николаевна Бросалина, выпускница аспирантуры Ленинградского пединститута имени Герцена. Она была самой первой аспиранткой Зинаиды Ивановны Васильевой, авторитетного ученого, академика, многие годы возглавлявшей кафедру педагогики в том институте. Через Галину Николаевну я в себя вобрал то, что было связано с традициями ленинградской научной школы. Но в аспирантуру меня «занесло» в Москву. Вдохновителем такого поступка стала Люция Степановна Беляева, которая дала дорогу в науку многим нашим нынешним преподавателям, умевшая вдохновить, как мало кто умеет. Как-то она позвонила мне и сказала: «Валера, тебе нужно немедленно вылетать в Москву. Там сейчас прикрепляют для сдачи кандидатских экзаменов».

Что-то было авантюрное в этом: приехал, можно сказать, из ниоткуда в никуда. Никого не знаю, куда идти, зачем... Тем не менее, оказался в кабинете заведующего кафедрой педагогики Московского пединститута, академика Пискунова. У нас с ним состоялся довольно непростой и весьма поучительный для меня разговор. Например, Алексей Иванович спрашивает: «Какие у вас интересы?». Я отвечаю: «О, мне это интересно и это, а еще и вот это!». А вы представляете, сидит такой мудрый человек, внешне немного напоминающий академика Сахарова, смотрит на меня из-под очков: «Да вам не то что поступать — вам об аспирантуре и думать рано! Вот будете писать вступительный реферат — о чем он будет?». Тут я опять, как щегол молодой: «А мне не надо писать! У меня есть статьи, между прочим, в ведущих журналах страны напечатаны! У меня с собой, можете почитать!». А он мне отвечает: «Ну, зачем делать ненужную работу раньше времени? Вот когда вы опубликуете полное издание своих педагогических сочинений, я с ними, конечно же, вынужден буду познакомиться». Я честно признался, что «знающие» люди мне сказали, что тему диссертации даст научный руководитель. «Но тогда это будет не ваша тема! Это будет моя тема. А тема должна идти от сердца!», — произнёс Алексей Иванович, аспирантом которого осенью 1986 года я и стал. Было счастье учиться у него, общаться, спорить. Это была мощнейшая научная школа!

Прошло много лет. А разговор, о котором я вам поведал, у меня в памяти сохраняется в деталях. И чем дальше, тем больше убеждаюсь в правоте своего научного руководителя. Поэтому, когда я выстраиваю отношения со студентами, когда они выбирают тему курсовой, дипломной, диссертации, то, конечно, мне всегда важно, чтобы это совпадало с их исследовательскими интересами, чтобы они не обслуживали научный интерес других людей.

Кстати о студентах. Как у вас с ними складываются отношения?

Тоже по-разному. Когда я заведовал первый срок кафедрой педагогики и психологии, это были 1991-1995 годы, у меня был курс, с которым вообще не складывались человеческие отношения. Как выяснилось, не только у меня. Ко мне подходила, скажем, Любовь Сергеевна Ендовицкая, преподаватель зарубежной литературы, или уже упомянутая Людмила Тимофеевна Пантелеева: «Валера, как вы с ними строите отношения?». Я говорю: «Человеческого контакта практически нет». Приходила Иванищева Ольга Николаевна: «Валера, ты с ними как?». А никак!

От чего это зависит, как вы думаете?

Эти ребята были академически развиты, начитаны, образованны, но какая-то эмоциональная чёрствость была присуща некоторым из них, и у них с целым рядом преподавателей контакт не получился. А после них пришел другой курс, с которым были отношения совершенно другие. Там были люди, которые изменили мое восприятие себя, дали ощущение того, что всё-таки я что-то могу, и мы с ними делали потрясающие работы, и по сей день общаемся.

А когда в 1995 году я стал деканом факультета иностранных языков, меня иногда коллеги обвиняли, что я разлагаю студентов — ведь я большое внимание уделял социально-воспитательной работе, а это не всегда было в почете. Был период, когда забыли о том, что такое посвящение в студенты, многие студенческие традиции были преданы забвению... И вот прихожу я к студентам 3 курса и говорю: «Ребята, давайте посвятим первокурсников в студенты». А они и не знают, как это. Я им рассказал, что мы можем сделать — и мы сделали очень интересно, творчески. Об этом даже есть сюжет на ГТРК, который готовила Настя Яконюк, мы её курс тогда и посвящали. На следующий год уже не надо было что-то объяснять. Меня порой обвиняли в том, что я провоцирую студентов на какую-то несерьезную работу. А я всегда считал, что одной только академической сферой нельзя жить. Жизнь гораздо больше дает для того, чтобы сформировался учитель, который понимал бы человека, понимал бы сегодняшний день.

Важно, когда и сами ребята находят возможность для общения во внеучебное время, когда они невидимыми нитями опутывают друг друга на всю жизнь — ведь это тот социальный опыт, социальный бэкгрануд, который потом всю жизнь будет с ними.

И я рад, что с Людмилой Кузьминичной Рахманкуловой, которая в годы становления факультета иностранных языков заведовала кафедрой иностранных языков, мы в этом были союзниками.

Что вы считаете своим главным профессиональным достижением?

Может, то, что, когда в 1991 году прекратил своё существование Советский Союз, и рушилось почти всё, нам с коллегами по кафедре педагогики и психологии, где я тогда был заведующим, удалось сохранить педагогическое образование, сберечь традиции воспитательной работы со студентами. Потом уже мы создали театр «ТОФИЯ» на факультете иностранных языков, готовили с ними первоапрельскую юморину. Приходят ко мне Саша Соколов, он был лидером этого студенческого объединения, и Женя Гоман, и спрашивают: «А можно мы юморину проведем не первого апреля, а второго?». Я был весьма обескуражен поначалу: «Как-то нелепо, ребята. Почему, что случилось?». И они мне рассказали, что 1 апреля будет открытие театра на физмате — Наталья Васильевна Шиян и Александр Александрович Водопьянов создали там группу, которая потом влилась в наш областной драмтеатр. И вот Саша с Женей говорят, что хотят поддержать ребят «Театра на физмате» в день их открытия. Это было для меня важным моментом — преодоление отчуждения и разделения, которые, к сожалению, зачастую бывают между факультетами. И для меня это был хороший показатель того, что я на правильном пути.

Был и другой случай: зашли Женя Гоман и Саша Хроль и спросили: «Как бы нам возродить комсомол?». А я прошел через комсомол, я знаю его, это моя молодость, это то, что придавало смысл, значимость. Я спросил у них, что они вообще знают про комсомол? А они мне: «Ну, может, быть не комсомол, а организацию какую-нибудь». И мы с ними создали Студенческий альянс Мурманской области, который сделал очень полезную работу для сплочения студентов разных вузов. Тогда как раз приближалось 60-летие пединститута, и мы в Ледовом дворце устроили замечательный праздник. Пошли с Костей Соловьёвым к Борису Григорьевичу Свиридовскому, директору спортивного комплекса и бассейна, и я ему говорю: «У нас юбилей института, но сразу предупреждаю: денег нет». Он отвечает: «Мурманская область столько должна пединституту, что ледовый дворец ваш!». Дату, правда, мы немного передвинули — был концерт «Алисы», а на следующий день уже наш юбилей. Это был потрясающий праздник студентов и выпускников пединститута разных поколений! На нем работали самые классные ди-джеи, которые были на тот момент в городе. Был ретро-зал, как я его условно назвал, там играла музыка для тех, кто постарше.

А какой ваш главный научный труд?

Наверное, он пока в проекте, в замысле... Но для меня важны результаты моих четырёх аспирантов, которые защитили свои диссертации. В решении диссертационного совета об одной из них говорится: «Работа открывает собой новое направление в дидактике начального образования». Конечно, для меня дороги мои изыскания о школе и воспитании в годы Великой Отечественной войны. Тема войны меня вообще почти не отпускает. О ней были несколько курсовых работ еще в студенческую пору, дипломная работа. Затем исследовательской проект со студентами «Война в истории моей семьи», по итогам которого были подготовлены две книги собранных студентами уникальных материалов.

Для меня очень важно, что я сумел осмыслить проблему скрытого образования. Термин «hidden curriculum» впервые появился в американских работах в 1968 году. Я услышал его через тех, кто интересовался проблемами гендера, потому что есть скрытые факторы, воздействующие на формирование поведенческих стереотипов у разных полов. Думаю — hidden curriculum, наверно, не только для этого? Стал «раскручивать», что за этим термином скрывается, бывшие студенты, уехавшие в американские вузы на обучение, присылали мне книги по этой проблеме... В конце концов пришло понимание, что же скрывается за «скрытым образованием». Несколько упрощенно говоря, в нашей отечественной педагогике это называется духом учебного заведения, некими «мелочами» организации процесса обучения и всей жизни образовательной организации. Это, как отмечал когда-то Ушинский, хранится не в стенах, не в качестве или новизне мебели или оборудования, а, в первую очередь, в тех людях, которые там работают. Сейчас, наверно, я скажу что-то не совсем популярное. Не секрет, что многие говорят, будто главный человек в вузе — студент. Любя студентов всем сердцем, когда я это слышу, всё во мне противится этому утверждению. Я считаю его популистским. Думаю, что это момент неправды. Студент — величина переменная.

А дух учебного заведения определяется, главным образом, теми, кто здесь работает. И только через них он может идти в новое поколение, в души новых студентов. Поэтому, при всей любви к студентам, я хочу сказать, что главный все-таки преподаватель.

Перейдем от профессиональной сферы к личной. Расскажите, пожалуйста, о вашей семье?

Я человек разведенный. Женились по страстной любви еще в аспирантскую пору, но не сложилось. В этом смысле я не пример для подражания. Был момент, когда Наташа Андреассен, моя самая первая дипломница, затем она была главным редактором «Комсомолки», написала к пятилетию факультета статью «Роман с факультетом». У меня этот роман с университетом продолжается. Дочь закончила университет, но не наш, она профессиональный психолог. Вовка, внук, ещё в школе учится.

Какие у вас хобби, интересы?

Я люблю плавать — много лет занимался, выступал на разных соревнованиях. Не передать словами чувство, когда ты стоишь на высшей ступени пьедестала, а в твою честь звучит гимн и поднимают флаг страны! В этом смысле мне понятно значение той же слезы Ирины Родниной, когда она в третий раз стала олимпийской чемпионкой. А когда я в 1967 году пришел в бассейн, я боялся воды. На меня надели спасательный круг, второй я надел сам. Два здоровых тренера сталкивали меня с бортика в воду, третий держал шест, и за этот шест держался я. Только коснулся воды — и тут же вспорхнул обратно на бортик. Тренер сказал маме, мол, ваш сын никогда не научится плавать. А мама была человеком, прошедшим войну, ей грозила ампутация ног, но она не дала этого сделать, два года ходила на костылях, стала лучшей акробаткой области, занималась серьезно разными видами спорта — всех внуков научила на коньках кататься. И она сказала: «Вы не единственный тренер, мы пойдем к другому». Надежда Васильевна Смирнова помогла мне преодолеть страх. Потом я уже занимался в секции у Виктора Васильевича Баранова, выступал за Мурманскую область, а на Всесоюзных соревнованиях самым хорошим результатом было второе место — кроль и плаванье на спине, два моих основных стиля. Потом, когда поступил в институт, был и тут в сборной по плаванию.

Марки собирал — тоже было хобби. Много читал, конечно. К сожалению, я не играю ни на одном музыкальном инструменте, но очень много люблю слушать. Я в этом смысле ретроград, и мне очень близка народная музыка: фольклор очень люблю, народных исполнителей... Северный народный хор, Уральский, хор имени Пятницкого. Просто обожаю Лидию Русланову, Марию Мордасову, Людмилу Зыкину... Советская эстрадная классика мне нравится. Георг Отс, Муслим Магомаев, Клавдия Шульженко... можно продолжать. Люблю классическую музыку. Я и сейчас часто хожу в филармонию. Там можно пережить сильные эмоции. Например, как-то приезжал Денис Мацуев. Первое отделение он играл «Времена года» Чайковского, а во втором отделении были разные произведения, в том числе «Мефисто-вальс» Листа. Когда я услышал его, у меня словно катарсис случился. Или опять же, даёт концерт филармонический оркестр, казалось бы, ну сколько раз слышал, но бывают моменты — аж на разрыв аорты.

А что вы любите читать?

Поскольку у меня все-таки историческое образование, я люблю читать исторические трактаты, романы, в последнее время меня увлекли книги биографического характера. А был момент, когда на одном из занятий студенты меня очень смутили. Задают вопрос: «А как вы относитесь к Пелевину?». Я так растерялся, говорю: «А никак не отношусь, я не читал ничего». И мне стало очень стыдно! Зашел в библиотеку, спросил что-нибудь из Пелевина. Мне дали «Чапаев и пустота» и «Поколение “П”». Я их прочитал, и на следующем занятии говорю: «А вот между прочим, Пелевин в своем романе...». Ребята мне: «А откуда вы знаете?». А я отвечаю: «Так вы же меня простимулировали!». В этом смысле студенты зачастую дают хороший импульс. Я потом еще многое прочитал из Пелевина, кафедральных коллег приобщил, кому-то удалось даже с внуками через него контакт наладить. Очень нравится читать Дмитрия Быкова, у него есть замечательные лекции по истории литературы. Люблю читать Токареву. Кстати, сначала у меня было отторжение и Токаревой, и Улицкой — я думал, все так шумят, такая суета... А потом решил все же ознакомиться, прочитал Улицкую, «Казус Кукоцкого». Конечно, впечатление было сильным.

Что насчет кино?

В нашей жизни долгое время не было телевизора, но было кино и книги. Я помню свое самое первое потрясение от фильма: это была «Сказка о Мальчише-Кибальчише». Я из кинотеатра вышел и не способен был открыть глаза от слез, меня вели друзья старшей сестры. Они, наверно, не рады были, что меня взяли с собой. Один из самых сильных фильмов для меня, который я каждый раз не могу без волнения воспринимать — это «Дом, в котором я живу». Это кино о довоенном и военном времени. Там нет военных событий, но там потрясающе показана сила человеческих отношений, их чистота, способность понять и поддержать другого.

Есть и зарубежные фильмы, которые меня поразили. Когда я учился в аспирантуре, я посмотрел японский фильм «Легенда о Нараяме». Я ехал в библиотеку, чтобы поработать, думал, что быстренько посмотрю первый сеанс и все успею. Но этот фильм меня настолько ошарашил! Те, кто остался, выходили оттуда другими людьми. Я не смог в библиотеку пойти, вернулся домой и уснул. Там показаны настолько сильные взаимоотношения, семейные ценности, чувства, которые переживают люди! Я потом еще несколько раз ходил на этот фильм.

Вы столько лет работаете в одной сфере. Как в таком случае избежать «выгорания»?

Связь с искусством — это спасение, конечно, это очень помогает. Равно как и круг друзей не ограничивается только профессиональной сферой, потому что это, наверно, превратилось бы в педсовет на выезде. У нас в компании и железнодорожники, и артисты, и музыканты — кого только нет.

Я думаю, что это разнообразие, которое нас объединяет, помогает в трудной ситуации, помогает сохранить психическое здоровье.

А вы любите путешествовать? Есть города и страны, которые, так сказать, запали в душу?

С отпусками у меня плохо: часто выпадало так, что летом я оставался в институте. Но в любом случае, у меня всегда была возможность хоть ненадолго сменить место нахождения. Я люблю Москву. Меньше — Санкт-Петербург, это не мой город, он мне чужой, хоть и понимаю его значение и его красоту. Но мне нравится гулять по Москве, по улочкам тихим, по музеям — очень люблю Пушкинский музей и Третьяковку. Нравится бывать и в других странах, но за рубеж я обычно пытаюсь уехать в канун своего дня рождения. В какой-то свой юбилей, например, я уехал в Италию, особо не афишировал. Вернулся, а друзья спрашивают: «Колись, с кем ты отмечал день рождения?». А я отвечаю: «Ну, с одной стороны у меня был Рафаэль, с другой — Микеланджело, еще Караваджо там где-то». «Ты что, в психбольнице среди них Наполеоном был?»...

Или, скажем, Израиль — туда я ездил прикоснуться к истории, так сказать, пройти дорогами Христа. Назарет, Вифлеем... Когда я был в Израиле, там разразилась снежная буря. Представьте, 15 февраля, и небо потемнело, все заволокло, молния рассекает небо, гром гремит — и сыпется снег. Дороги все закрыли — это стихийное бедствие для Израиля. Еще мне очень хотелось посетить Музей холокоста в Иерусалиме. Там есть зал детей. Неприметный такой разъем в скале, входишь — и даже не сразу понимаешь, куда попал. Такое ощущение, что ты где-то среди звезд плывёшь, и раздается только где-то издалека имя — предположим, «Сара Бернар, три года, расстреляна в Житомире», звучат эти имена, эти судьбы...

И ты думаешь: «Боже мой, ведь это те нераскрывшиеся звёзды, которые могли совершить какое-то открытие, принести радость в эту жизнь, сами ее испытать».

А так еще в Грузии был, естественно, это моя родина. А несколько лет назад меня позвали на Всесибирскую школу молодых ученых, исследователей и лидеров молодежной политики. И там есть гора Алханай — это одна из пяти мировых святынь буддизма, и именно там, у ее подножья, проходила эта школа. Я работал с аспирантами Сибири, и мы и по сей день с ними общаемся, они рассказывают, какие у них успехи. А мне так приятно, что я их где-то как-то на что-то подвиг. Это дало мне ощущение своей нужности

Вы сказали, что стараетесь уезжать перед днем рождения. Откуда такая традиция?

Это не то что бы традиция. К сожалению, становится все меньше и меньше тех, кто рядом, круг друзей сужается. Кто-то уехал, кого-то уже нет — и больно от того, что невозможно их позвать. Но тем не менее, если мы собираемся, то всегда устраиваем какое-то действо. Был, например, «черничный компот». Вы знаете принцип капустника? Но мне не хотелось называть капустником, и вот родилась идея «компот». Друзья спрашивали, мол, а что там? А я говорю: «Компот — это же варево, куда можно добавить и то, и это. Поэтому с вас улыбка, с тебя — анекдот, а вот с тебя — сценка, или розыгрыш, или история...».

А один день рождения я проводил как пионерский слёт. Народ, представляете, галстуки начал шить, пионерские пилотки, кто-то выпускал газету! В двухкомнатной квартире — 40 человек, и всем хватило места! Провели с песнями, барабанами, конкурсами — кто быстрее залезет в спальный мешок, например. Соседи утром сказали: «Валерка, как было здорово у вас».

Какие качества вы цените?

Открытость, доброту, способность сопереживать — эмпатию, то есть. Честность — когда нет двойного дна, двуликости. Хотя, помню, проводил как-то собрание со студентами первого курса ещё будучи деканом, и какая-то девочка потом написала: «Вы, Валерий Эдуардович, явно человек двубокий». Наверно, она хотела сказать «двуликий», как Янус.

Мы, наверно, всегда исполняем какие-то роли в жизни, но важно все-таки не заиграться. Знаете, есть стихотворение «Я не завидую актерам — талантам, гениям, — которым всю жизнь приходится играть»... Ведь каждый раз, снимая маску, где остаемся мы сами?

Есть ли у вас кредо, девиз — какое-то определяющее правило?

Я не очень уверен, что у меня есть какое-то кредо. Но я всегда исходил из того, что, по крайней мере, не надо делать людям гадости. Если ты не можешь сделать чего-то хорошего — то хотя бы не делай плохого. Мне всегда это казалось уместным. Мне, правда, некоторые друзья и родные говорят: «Валера, а ты не растрачиваешь себя? Ведь они же уходят». Это как тогда, когда я отказался в Москву уехать, помните? Мне потом говорили: «Ну и дурак. Вот они закончили и все разъехались». Знаете, а не факт, что я им даю больше, чем мне дают сами студенты. Со многими из них у меня сохраняются самые добрые отношения, они нередко трансформируются в дружеские, хотя мне практически ни с кем не получается перейти на «ты». Я радуюсь, когда узнаю об их успехах. Ведь это, без ложной скромности, и мой успех. Думаю, успех любого педагога определяется тем, что его ученики уходят дальше, чем он сам. Мне радостно от того, что многие, кто когда-то здесь учился, давно самостоятельно на крыле, и даже выше летают.

Валерий Эдуардович, а какой совет вы бы дали своим студентам — да и в принципе молодым людям?

Ой, не давать никому советов! Надо жить и понимать, что жизнь не повторится никогда, нет черновых вариантов. Надо пытаться жить здесь и сейчас, и делать то, что они считают нужным, исходя из принципа «делай что должно, а уж будь как будет».

Может, это и есть мое кредо — делай что должно, и пусть будет как будет?