Университет в лицах: Светлана Аюповна Виноградова
- 26 февраля 2020
7816
Мурманский арктический государственный университет совместно с региональным отделением Российского общества «Знание» продолжает реализацию медиапроекта «Университет в лицах». Каждый месяц мы рассказываем о преподавателях и учёных, которые работают в опорном вузе и активно вовлечены в образовательную и исследовательскую деятельность. Ведь за каждым выпускником, за каждой опубликованной статьей, каждым исследованием стоит человек.
В феврале героем проекта стала доктор филологических наук, заведующий кафедрой иностранных языков Светлана Аюповна Виноградова. Мы поговорили с ней о научном пути, мотивации, отношении к студентам и к жизни и курьезах жизни переводчика.
Светлана Аюповна, год назад Вы защитили докторскую диссертацию. Скажите, пожалуйста, чему она была посвящена?
Да, 25 марта прошлого года. Моя работа называется «Семантика английского прилагательного». Я много лет занимаюсь семантикой прилагательных, в результате кандидатская выросла в докторскую диссертацию.
С чего начался Ваш научный путь? Когда и почему Вы решили заниматься наукой?
Прекрасный вопрос — как раз недавно, 8 февраля, был День науки! Наверное, мой путь в науку начался с прихода в этот университет. Когда ты выбираешь работу в университете, то понимаешь, что ты не просто уроки идёшь вести, не только лекции читать (хотя это тоже очень ответственно — делать это перед взрослыми людьми), но частью твоих обязанностей, помимо учебно-воспитательной, является и научная деятельность. Даже когда ты поначалу ты работаешь ассистентом, к тебе есть определенные требования, на тебя возлагаются определенные надежды. Да и ты сам не хочешь оставаться ассистентом.
Хочется, чтобы был карьерный рост, который возможен, только если у тебя есть ученая степень.
После нескольких лет работы в школе в Мончегорске мы с мужем вернулись в Мурманск, и я пришла на родную кафедру, на которую работать меня приглашали, когда я ещё только заканчивала вуз. Я пришла туда не сразу, сначала в школе отработала пять лет, потом только вернулась в Мурманск, но на этой кафедре меня ждали. Нас, молодых преподавателей, было очень много. Я вот сейчас вспоминаю, что нас было человек шесть, которые разные вузы закончили и приехали из разных городов. Мне, наверное, труднее всего было, потому что я заканчивала наш вуз и, когда я училась, не было иняза — я училась на историка с дополнительной специальностью «английский язык», по которому у нас было меньше занятий и часов. Но все из нас хотели учиться дальше и практически все с разницей в год-два поступили в аспирантуры — кто-то в свои вузы, из которых приехали, кто-то в другие. Кто-то защитился, кто-то не защитился, но, мне кажется, что все, кто тогда у нас пришёл, закончили аспирантуру.
Вы в основном занимаетесь изучением семантики прилагательных. Почему Вы выбрали именно эту тему? В чём актуальность этой темы в настоящее время?
Этому посвящено введение в докторскую диссертацию, и можно говорить очень долго об этом. Проще объяснить, как эта тема вообще пришла. Дело в том, что, когда я начинала работать, была такая замечательная практика — раз в пять лет преподаватели вуза отправлялись на полгода на факультет повышения квалификации в другой вуз. Я тогда выбрала институт имени Герцена, он раньше назывался Ленинградский государственный педагогический. Там я полгода проходила повышение квалификации как раз на кафедре английской филологии.
Завкафедрой был Михаил Васильевич Никитин. Он занимался английской семантикой и написал по ней толстенный учебник. У него я и проходила стажировку. А когда я уже поступала в аспирантуру, он предложил темы, из которых можно было выбрать. Разумеется, среди них были темы в рамках семантики. Можно было выбрать семантику глагола или наречия. Но как-то вот так сложилось, что моей темой стала семантика прилагательного.
Почему это актуально? Семантика — это наука о значении, как известно. В 90-е годы в России — это направление активно развивалось. Михаил Васильевич много работал над связью значения и мышления, описывал, как концептуальные связи сознания влияют на образование новых значений.
То есть, собственно говоря, это та когнитивная семантика, которая является актуальной и интересной, а он обладал таким предвиденьем — у него уже тогда были очень сильные работы по концептам. Он чётко различал концепты, понятия, значения, много об этом писал. И в частности, ему было интересно рассмотреть семантические процессы в разных частях речи.
Семантика существительных была уже более-менее на тот момент изучена, ведь если, к примеру, рассматривать образование метафоры, то первое, что в голову приходит — метафорические значения существительных: «ресниц твоих темные шпаги» или «безнадежные карие вишни». Здесь основой метафоры является аналогия ресницы — шпаги, глаза — вишни. А модель образования метафоры и метонимии у других частей речи: прилагательного, глагола, наречия — более сложная. И вот почему работа про семантику прилагательных и сейчас ещё является актуальной — потому что прилагательные образовывают свои метафорические, метонимические значения не от собственного своего значения первичного, а от связки прилагательного с каким-то описываемым существительным.
Давайте приведу пример — допустим, качественное прилагательное «зелёный». Оно имеет переносное значение «незрелый», «юный». Вот только возникает это значение не от аналогии с зеленым цветом вообще, а от аналогии с зеленым цветом некоторых фруктов или ягод, которые в зрелом состоянии будут, например, красными. «Этот виноград слишком зелен» — повод от него отказаться, верно? «Не ешь это яблоко, оно зеленое». А в сочетании «зеленый забор» такого значения возникнуть не может. Кстати говоря, на первоначальном этапе возникает метонимия, для образования метафоры нужны еще определённые ступени вот этого когнитивно-семантического преобразования.
Кроме Михаила Васильевича Никитина, в аспирантуре РГПУ им. Герцена, я встретилась с великим ученым Ириной Владимировной Арнольд. Она была заведующей кафедрой английской филологии, еще когда Михаил Васильевич на эту кафедру перешёл. Когда я приехала в Петербург, ей было 93 года. Умерла она в возрасте уже за сотню лет — в 102 года.
Это просто впечатляющее воспоминание, которое наложило такой отпечаток на учебу в аспирантуре — когда ты учишься там, где работают учителя, по книгам которых ты когда-то учился в институте.
Ирина Владимировна написала учебник по лексикологии, учебник по стилистике. У нас И. В. Арнольд вела курс «Интертекстуальности», рассказывала нам о диалогизме М. М. Бахтина. На кафедре работал известный ученый Виктор Владимирович Кабакчи, по учебникам которого сейчас учатся переводчики, создатель термина «ксенонимы», Новелла Александровна Кобрина, автор учебника по теорграмматике, а оппонентом по моей диссертации была профессор СПбГУ Людмила Павловна Чахоян, которая с соавторами написала такой учебник по истории языка, который до сих пор используют студенты.
Знаете, я люблю на лекциях по языкознанию студентам не просто рассказывать что-то, касающееся работ ученого, но и личные какие-то переживания, впечатления от встреч.
Хочется, чтобы у человека ассоциации возникали, чтобы студентка никогда мне на экзамене не сказала «в книге Арнольда», потому что это прямо обидно. Потому что ты точно знаешь, что это «она» — Ирина Владимировна.
Можно сказать, что эти люди повлияли на вас как ученого, как преподавателя?
Разумеется. Это была очень сильная кафедра. Экспертом по моей кандидатской диссертации была как раз Ирина Владимировна Арнольд. В свои годы она сохраняла ясный ум и великолепную память. Да, четкость мышления у нее была великолепная.
Вы представляете, что такое диссертация? Это масштабный труд, такой volume 100-200 страниц. Эксперту требуется несколько часов, чтобы просто прочитать диссертацию. Но и в этом случае невозможно вникнуть во все, потому что ты не «Монте-Кристо» читаешь, а научный труд, и проникнуть во все глубоко за этот короткий период времени практически не удаётся. А огромный опыт и ум Ирины Владимировны позволил ей буквально за 2 часа разобраться в каких-то моментах, с которыми я мучилась пару лет! Она мне подсказала, какие вопросы будут у меня на защите, потому что «вот в этом месте так, а вот в этом месте вот так», «вот смотрите, вы здесь взяли аргументно-предикатную теорию, а здесь вы почему-то обратно вернулись в такую-то...». И эти её предсказания сработали один в один. То есть она четко знала, где сильные места, а где слабые.
А Людмила Павловна Чахоян, когда читала мне свой отзыв оппонента, столько про мою диссертацию рассказала, что я, выпучив глаза, поверить не могла: «Да? Я вот это написала? И вот это я смогла сделать? Вот оказывается, что в моей диссертации было!». Она диссертацию видела гораздо глубже, чем сам будущий кандидат наук.
Потому что, конечно, кандидатская диссертация, как говорила Ирина Владимировна Арнольд, «это пасьянс чужих мыслей».
Как Вам кажется, достигали ли Вы в науке каких-то прорывных результатов? Есть ли в Вашей исследовательской деятельности что-то, чем Вы гордитесь?
В докторской диссертации есть раздел, который называется «научная новизна работы», вот в нем перечислено, что там абсолютно нового и значимого. Но знаете, я горжусь не конкретно каким-то достижением в этой диссертации.
Как я уже говорила, я поступила в аспирантуру, по моей второй специальности. То есть некоторые предметы у нас вообще не преподавались, к примеру, истории английского языка вообще не было, а стилистика была дисциплиной по выбору. К счастью, я её выбрала в своё время. У нас никогда не было лингвостилистического анализа текста. Аналитического чтения не было как предмета, но его сдавали в качестве вступительного экзамена в аспирантуру.
И вот когда я пришла в аспирантуру, для меня «Введение в германскую филологию», «Готский язык», «История английского языка» были совсем новые предметы. При этом «История английского языка» — это не просто предмет, в котором сегодня можно выучить одну тему, прийти детям рассказать, завтра выучить следующую тему, и так далее. Вот, например, чтобы быть учителем английского языка, нужно владеть английским языком. Чтобы обучать истории английского языка нужно, я думаю, владеть знаниями от древнеанглийского до Шекспира. Конечно, это было очень сложно. Сейчас я с удовольствием историю языка преподаю, теперь это моя любимая дисциплина: читаем со студентами древние тексты, анализируем, осознаем динамику изменений языка.
В моей докторской диссертации третья глава — это историко-лингвистический анализ. Там прилагательные берутся от древнеанглийского периода, и анализируется, в каких значениях, в каких контекстах они употреблялись.
И я довольна тем, что мне удалось провести такой анализ и эти примеры подобрать. Горжусь? Пусть будет, горжусь собой, что мне удалось это сделать.
А сейчас над какой научной проблемой Вы работаете?
Сейчас я работаю над тем, чем бы заняться дальше (смеется). Конечно, прилагательные — это неисчерпаемый материал, там есть ещё чем заняться. Но честно говоря, я с 1994 года прилагательные изучаю. Мне хочется попробовать ещё что-то новое, интересное. Например, когнитивная семантика — это интересное направление. Что-то из области ментальных пространств — их накладывание, преобразование значений.
Мне кажется, что сейчас есть в науке какие-то трендовые темы, которые позволяют выигрывать гранты, позволяют участвовать в каких-то проектах. Прилагательное в этом смысле не очень выигрышная тема, кому это интересно? Здесь можно подойти и посмотреть по-другому — может, исследовать прилагательное «арктический» в разных языках. Эколингвистику подключить. В общем, я еще ещё думаю над этим.
Если бы не научная деятельности, кем бы вы мечтали стать?
Вот я сейчас всё время думаю о том, что молодёжь, когда приходит на первый курс ко мне, не до конца готова сделать выбор. И часто они все четыре года так учатся. Хорошо, что они сделали выбор в пользу иностранного языка, он в жизни всегда нужен, всегда поможет, даже, если ты решил, что это не твоё и ты не будешь учителем или переводчиком. Но к концу бакалавриата они уже становятся серьёзнее и понимают, какую сферу деятельности хотят выбрать.
Но мне всё время кажется, что они какие-то незрелые. Как так — они не могут найти себе поле деятельности после школы? Вспоминаю себя, когда после 10 класса, конечно, я тоже ничего не знала, чем заняться. Мама вообще хотела, чтобы я стала юристом. Я поступила на историко-английский, потому что историю вроде как хорошо знала. Английский я вообще не знала, изучала немецкий. И как-то всё в жизни поменялось, и всё, что я в жизни учила, как-то оказалось востребовано. Вот история пригодилась в истории английского языка.
Я очень любила в школе немецкий язык, даже думала им серьезно заняться, историю тоже любила, а когда начала учить английский язык, мне было очень туго, я преподавателю Вере Семеновне Красильниковой говорила:
«Вера Семеновна, ну что вы ко мне так требовательно относитесь? Я никогда не буду учителем английского языка. Я буду преподавать историю».
И она мне говорила: «Ммм, посмотрим!». И вот это «посмотрим» оказалось очень точным. Мне очень понравилось учить языки. Мне понравилось учить языкам, когда я стала учителем в школе. Если бы не наука, я бы, наверное, продолжала преподавать, потому что мне очень нравилось работать с детьми.
Я очень хорошо помню свой класс в Мончегорске, с которым мы мюзиклы ставили, ездили в дом ребенка с мюзиклом про Репку, на английском языке какие-то спектакли старались сделать. Мне было интересно в школе. Я бы преподавала языки — языки преподавать весело. А с другой стороны, я помню, что в 90-е, когда я пришла сюда работать, большим искушением было уйти в переводческую деятельность, потому что это мне тоже очень нравилось. Было очень много интересных семинаров, встреч, на которых я переводила.
И вот это удовольствие, когда что-то сложное нужно перевести, ты внутри напрягаешься, и вдруг — вау! мне удалось! Здоровское ощущение, вечером приходишь домой выжатый, как лимон, но с удовольствием от того, что ты с этим справился — это было круто.
Но всё-таки я выбрала науку.
А какой Вы преподаватель?
Это нужно спрашивать студентов. Самой-то мне кажется, что я демократичная, что к детям я отношусь с любовью. Но вот результаты сессии говорят о том, что «двоек» я поставила немало. Мне очень хочется показать с первой сессии студентам, что нужно научиться работать на высоком уровне.
Есть такая игра «Интеллект Батлл», там масса вопросов из разных областей абсолютно — может быть физика, а может быть математика, астрономия, лингвистика тоже бывает, иногда просто общие знания. И есть варианты ответов, которые нужно моментально выбрать. Ты понимаешь, когда играешь в эту игру, что в какой-то момент выбираешь ответ интуитивно, потому что три других ответа по каким-то причинам сразу не подходят. Это очень похоже, на то, как студенты ЕГЭ пишут. Не нужны развернутые ответы, только кнопку нажать. Здесь так не работает.
Первый предмет, который филологи учат — «Основы языкознания». Он включает в себя всё: теоретическую фонетику, лексикологию, теоретическую грамматику. Курс очень насыщенный, очень много научных знаний. И с первого дня студентам говорю: «Учите, учите. Я буду спрашивать это и это». Но такое ощущение, что они мне не доверяют. Думают, наверное, она не будет всё-таки это спрашивать, наверное, всё-таки нам это не обязательно делать. Ну и в результате получаются такие вот двойки.
Мне очень детей жалко, я их очень люблю. Но я понимаю, что, если я сейчас не заставлю, то студенты привыкнут и решат, что можно и так проскочить. Но не получится.
Через год-два начнутся ещё более серьезные предметы — например, «Лексикологию» или «Теоретическую фонетику» буду читать на английском языке. И это будет в разы круче, ещё сложнее, а они не привыкли ничего учить, они не привыкли ничего делать. Какой это стиль преподавания?
Мне кажется, что все-таки справедливый.
Спасибо! Это приятно. Хотя многим и кажется, что не очень.
А отношения со студентами как складываются? Были ли какие-то эпизоды дружбы?
Вы сказали «отношения со студентами» и первое, что мне пришло в голову, это были ли конфликты какие-то серьезные. Это бывает. Особенно, когда преподаешь историю языка и читаешь «Беовульфа» на древнеанглийском, Чосера на среднеанглийском, и когда у студентов что-то не получаются, они чего-то не понимают, возникает отторжение и гнев: «Зачем вы нас этому учите, нам это не надо, мы с этим никогда не встретимся. В школе мы это преподавать не будем!».
С одной стороны, они правы, им это может никогда не пригодиться. Но я все же думаю, что польза от наших занятий большая: важен не столько объем полученных знаний, но само умение их получать. Вот этому они и учатся, главным образом.
А дружеские отношения — бывали, да. С некоторыми группами особенно теплые отношения складывались. Мы и сейчас поддерживаем контакт. Приятно, когда, приехав в город, они на кафедру забегают. Вот недавно Аня Турсен приходила, приезжала из Трумсё, Ольга Чеснокова из Британии навестила, Ольга Гармаш из Америки. А на днях Егор Белашов из Канады приехал, зашел к нам со студентами пообщаться. Так приятно. Они есть у меня на Facebook’е в друзьях. И на кафедре у меня очень много моих бывших студентов: Диляра Агапова, Ольга Путистина, Андрей Копылов, Елена Ганич, Наталья Овчаренко, Виталий Педько.
Если вспоминать Ваши первые занятия как учителя — например, в школе, как это было для Вас? Волнительно?
Знаете, в школе нет, потому что «борзоты» хватало. По молодости, когда знаешь мало, чувствуешь себя во всём очень уверенным. Поэтому как-то особо не волновалась, и в школе было всё хорошо. А вот когда после школы и после декрета я пришла сюда, мне было страшно здесь, потому что это вуз, сюда пришли студенты, которые сдавали вступительные экзамены по английскому. Они пришли на иняз, а я-то училась на истории с английским. А вдруг моего знания языка не хватит?
Я часто вспоминаю один момент. Я преподавала домашнее чтение в группе, в которой одним из студентов был мой нынешний коллега Андрей Васильевич Копылов. Я думаю, что его наши преподаватели знают все. Я его очень уважаю. Он пришел достаточно в вуз довольно зрелым человеком. И мы с ним, между прочим, одногодки почти. Но он был студентом, а я преподавателем. И он, что называется, из тех людей, которые сами себя сделали: он очень хорошо знает английский язык, дома учил французский, прекрасно владеет немецким. Много языков изучал самостоятельно, сейчас еще латынь преподает. Уникум. У него был такой уровень владения языком, которого я не ожидала от второго курса.
И вот мне предстояло первое занятие по домашнему чтению. Мы должны были анализировать рассказ Сомерсета Моэма «The Bum» (примечание «Нищий»). В рассказах у Моэма лексика очень сложная, рассказ был страниц, наверное, 17. Я сама это долго читала, потом я долго выписывала слова, которых я не знаю в этой произведении, у меня лист А4 был мелко-мелко исписан, потому что вдруг студенты спросят, а я не знаю этого слова.
Я была просто в ужасе.
И вот я пришла на первое занятие, вся трепетала. Задаю вопрос и большинство студентов просто опускают глаза. А на первой парте сидит молодой человек, и он так оборачивается на всех, мол: «Никто не хочет ответить? Вдруг я кого-нибудь перебью. Нет, никто?» и начинает отвечать. И он говорит, а я начинаю осознавать, что я не все слова понимаю из тех, что он употребляет. Я прибежала после пары к тогдашней завкафедрой Людмиле Кузьминичне и говорю: «Зря вы меня на работу взяли!», что называется, не по Хуану сомбреро. Говорю, что у меня есть студент, который лучше меня в английском. А она сразу говорит: «А, Копылов что ли? Он и меня лучше». То есть его хорошо знали. Потом он у нас сразу после учебы работать стал.
А сейчас есть такие студенты, которые блещут знаниями и способностями?
Понимаете, Андрей Васильевич — это уникум. У него какая-то абсолютная память, он говорит целыми кусками текста. Мы до сих пор вот на кафедре очень радуемся, что у нас есть к кому обратиться, когда мы слово не помним какое-то, какие-то сомнения возникают или нужна цитата какая-то. Он очень много читает. Это уникальный был студент и уникальный преподаватель.
Ярких и очень умных студентов очень много. Сейчас на кафедре работает Виталий Педько, я помню эту группу. Они уже лет как 15 назад выпустились. Там каждый студент был блестящий, это была группа действительно ярких студентов. Кто-то из них пришёл сюда преподавать на кафедру, кто-то в школе прекрасно работает, кто-то на сцене, кто-то уехал в магистратуру в Тромсё, кто-то в докторантуру поступил в Голландии или Дании — всего уже сейчас не помню. Очень талантливые ребята. Скучаю по ним.
Сегодня мне гораздо сложнее определить вот эту яркость студенческую. Видите, предыдущее поколение, они мало отличались от нас в способе получения знаний. Они читали книги, и большинство оттуда черпали знания.
Сейчас другая эпоха, студенты совсем другие. Мне не очень нравится, но про них часто говорят, что у них клиповое мышление. Ты им вопрос, а у них на основе трех-четырех знакомых слов возникает ассоциация и даёт им возможность дать какой-то ответ.
Этот ответ не всегда точный, не всегда правильный, иногда и не на знаниях основанный, какой-то интуитивный. Такой «Гугл» на ходу. С другой стороны, это тоже способ познания мира. И, возможно, он более современный и более приспособленный к нуждам современного мира. И я, к сожалению, не являюсь экспертом, чтобы оценить является ли этот способ познания мира действительно таким великолепным.
Я часто ошибаюсь. Иногда мне кажется, что какой-то студент, который реагирует живо, может прокомментировать, что я говорю, и есть самый умный. А потом приходит момент экзамена и оказывается, что полный содержательный ответ он не может дать, а самый умный тот, кто сидел где-то тихо и не отвечал. Умных студентов всегда много! У меня вообще самые умные студенты в нашем вузе. Я их очень люблю!
Очень ценно, когда преподаватель так отзывается о студентах.
Самые лучшие студенты — это наши!
Я считаю, что это элита нашего вуза, они очень читающие, знающие, умные, на языках разговаривающие, а ещё красивые. Ну просто великолепные!
Если вспоминать ваши студенческие годы, какой вы были студенткой?
Не знаю, мне кажется, довольно занудной. Мы с мужем учились в одной группе. Я помню, что на всех семинарах, что если кто-то чего-то не выучил, мы за всех отвечали, Виноградов и я. Я готовилась, практически не пропускала занятий — не было такой манеры у меня. Даже если все пары, начиная с 8:30 по субботам, вёл Олег Юрьевич Климов. Он очень хороший преподаватель, но очень быстро всё рассказывал, и за ним записывать было очень тяжело. Три пары подряд пишешь сплошные конспекты по Древнему миру, Археологии, к концу в конспектах строчки вниз едут от усталости.
Но никогда не было мысли прогулять. На сессиях тяжело было, историки много очень сдавали экзаменов таких, в которых требуется запоминание: даты, имена. Я уже говорила, что английский никогда не казался мне моей сферой, но он давался мне легко. История, мне казалось, моя сфера, но мне было потяжелее немножко. Но в целом, у меня красный диплом.
Общение с молодым поколением — что оно Вам даёт?
Это даёт всё! Знаете, английский язык тем прекрасен, что вы разговариваете со студентами практически на равных. Ты задаешь вопрос, а они тебе отвечают. Часто они тебе душу открывают.
Ты у них спрашиваешь: «А какая у вас книга любимая?». И они начинают рассказывать об этой книге. Спрашиваешь: «Какая у вас группа любимая?», они начинают рассказывать, иногда могут что-то очень личное рассказать.
Они меня многому учат, тем более, еще раз, они совсем другие. И у них это мышление, которое выхватывает огромное количество ассоциаций, они помнят имена всех голливудских актеров, они помнят названия фильмов. Для меня это вообще «вау». Я помню Юрия Соломина и Алису Фрейндлих — всё.
Я могу только восхищаться тому, что они так много знают.
И потом, они могут принести и скинуть фильм какой-нибудь интересный. У меня сейчас на кафедре работает моя бывшая студентка Наташа Овчаренко, она всегда следит, чтобы я была в курсе, всегда скидывает мне фильмы современные и интересные, рассказывает о литературных новинках. Я в силу характера, может быть, ещё что-то пропускаю, я не очень много читаю художественной литературы. Но требуется быть на уровне. Надо понимать. Ты же работаешь с молодёжью.
Что для вас сложнее: работать со студентам или заниматься наукой?
Что сложнее? Не знаю. Всё. Смотрите, работа со студентами — это всегда очень ответственно. Мы с вами говорили, что нелегко, когда ты на английском языке преподаёшь какую-то дисциплину, ты постоянно под пристальным вниманием студентов. И это волнует потому что, ты же живой человек, ты можешь и оговорки допустить, что-то сказать не так. А студенты — люди современные, у них в руках мультитраны, они могут проверить: «Ударение не то!» или ещё что-то.
Это ответственно, ты всегда должен находиться на острие.
Самые последние новинки какие-то принести в аудиторию. Не знаю даже, это трудно? Во всяком случае, интересно! Я в принципе, наверное, мало смущаюсь, когда студенты говорят, что я, возможно, что-то не так сказала. Это хорошо, если студент это заметил. Нет такого, что я — преподаватель, а вы — студенты. Нет, мы учимся, мы друг друга учим. Я, конечно, в большей степени, но и они меня тоже.
Наукой заниматься тоже трудно, потому что это как бы свободное от работы время. Ты отвел занятия, приготовился к занятию на завтра, а потом пришёл домой и вместо того, чтобы почитать новую книгу или посмотреть фильм, сел и начал набрасывать статью, а для этого почитал одну книгу, другую. Какая ж должна быть самодисциплина! Она у кого-то есть, а у кого-то её меньше гораздо, и нужно себя за шкирку тащить, чтобы что-то сделать. Поэтому у меня, наверное, на полтора десятка лет растянулось написание докторской диссертации, потому что, то хочу, то не хочу.
Давайте поговорим о вашей семье. Расскажите, откуда Вы родом?
Я родилась в Гремихе. Гремиха — это такой военный посёлок на берегу Баренцева моря. Потом его называли Мурманск-140. Теперь он, по-моему, называется Островной. Военный городок. Папа военный, мама в милиции работала. И после того, как я оттуда уехала, я практически туда и не попадала. Потому что это военный закрытый город, и туда так просто не проедешь. Да и смысла не вижу, потому что все мои одноклассники разъехались, все мои любимые учителя тоже уехали. Такой депрессивный поселок. Может быть, неправильное слово я подобрала, но сейчас там стоят пустые дома, там живут только контрактники, а в целом мало людей там живёт теперь.
О чем вы мечтали в юности?
О, много о чем. Я вообще была бойкая в этом смысле.
Я мечтала быть летчиком, я читала книги про летчиков.
Любимая книга была Ивана Кожедуба «Верность Отчизне». Читала про летчиц с удовольствием. Потом очень печалилась, что не могу стать моряком, читала о моряках. Что-то такое мальчишеское всегда было. Я любила и в хоккей играть. Никогда не мечтала стать учителем, преподавателем. Но этого хотела, конечно, мама. Они у меня оба — и папа, и мама — из татарской глубинки, из деревни, и они мечтали, чтобы их дети получили хорошее образование. А учитель — это очень уважаемый человек, по крайней мере, так считалось.
Вы с супругом работаете в одном вузе на протяжении долгого времени. Не мешает ли это дома? Не приносите ли домой какие-то рабочие моменты?
Это очень хороший вопрос! Не знаю, 10 лет — это долго мы вместе работаем? Потому что он до этого работал в другом вузе. Был такой Мурманский гуманитарный институт, и он работал там проректором. И только с 2009 года его пригласил Андрей Михайлович Сергеев в этот вуз работать. Случайно вышло, что при объединении двух факультетов муж стал нашим директором. Не очень хорошо, когда есть такие прямые связи (начальник-подчиненный) в семье.
Но муж мой очень корректный человек, очень вежливый и терпеливый, воспитанный. Поэтому мы какие-то конфликты домой практически не переносим.
С другой стороны, у нас очень много общего. Много общих знакомых, друзей, общие интересы — благодаря тому, что мы вместе учились и имеем одно образование, только он ушёл в область истории, а потом вообще в область философии, а я в область английского. То есть, с одной стороны, это у нас общее, а с другой стороны различное, и это прямо чудесное такое сочетание получается. Мне есть что сказать ему, и он понимает меня, а ему есть, что сказать мне, и я его понимаю. Я с удовольствием читаю то, что пишет он, а он, правда, без удовольствия читает то, что пишу я. Про нас он говорит: «Эти лингвисты придумали какой-то птичий язык, на котором они изъясняются!». Мне кажется, что мне повезло с начальником, он такой чудесный человек.
У вас есть дети?
Сын.
Рассказываете ли Вы своему сыну о своей работе, о научной деятельности?
-Моему сыну 30 лет. Он живет отдельно. Взрослый отдельный человек, работает учителем английского в школе. Поэтому мы сейчас с ним встречаемся не так часто, раз в неделю. И у нас есть, о чем поговорить помимо научной работы. Но пока он с нами жил, он выслушивал всё, и его особо не спрашивали, интересно или нет.
Ещё хочу сказать, что мой сын интересуется порой неожиданными вещами. Он может позвонить мне и спросить что-то такое научное. Зачем ему это надо? Иногда с друзьями о чем-то поспорил, иногда в разговоре возникло. Он позвонит, спросит, узнает. Он учился год в аспирантуре. К сожалению, бросил. Ходил на лекции к отцу, например, по истории философии. Меня очень восхищает, когда они разговаривают, например, о постпозитивизме. Кандидатские сдал. Может, вернется в аспирантуру.
А если вернуться к началу вашей трудовой деятельности, были ли может быть какие-то случаи, которые вам запомнились на всю жизнь?
С преподаванием как-то всё стабильно. С переводческой деятельностью как-то чаще случается. Курьезный случай во время переводов — я переводила для группы журналистов на Кольской атомной. Было очень тяжело, потому что разговаривали об экологии, о потенциальной опасности. Журналисты были осведомлены хорошо об этой отрасли и употребляли специфическую лексику, но главное, что отвечающие главный инженер и специалисты могли, употреблять такую лексику, с которой я была незнакома. И все эти клапана какие-то было сложно переводить.
Мне очень помог главный инженер, который сидел рядом. Он не говорил на английском во время конференции, но, разумеется, хорошо владел специфической лексикой. Когда я только начинала «мыкать», он мне подсказывал слово. Я благодарно записывала все слова на листочек и думала, мало ли когда-то ещё пригодится. А в конце этого долгого брифинга, который длился 4,5 часа, я просто была мокрая, как мышь и настолько устала, что, когда мы спустились вниз и сели в микроавтобус, я вдруг сообразила, что я листочек с записанными словами оставила там на столе.
И я говорю: «I’ve left that sheet on the table» и имела ввиду, конечно же, что я забыла тот листочек на столе. Но эмоции захлестнули, да и учитывая наше русское невладение долгими и краткими гласными... В общем, слово прозвучало так, как мы в фильмах его слышим в очень ругательном смысле. Был такой хохот! Все устали, и это стало такой разрядкой. Чуть не попадали с сидений. И потом мы ехали 4 часа из Полярных зорь в Мурманск, и надо мной весь автобус издевался. По-дружески, массу анекдотов мне рассказали про то, как испанцы просят вилку или простынь, и множество всего, где подводит долгота гласных при переводе.
Я надолго запомнила этот случай. И очень четко стала соблюдать эту долготу гласных.
Чем Вы предпочитаете заниматься в свободное от работы время?
Я очень люблю музыку. К сожалению, я не закончила музыкальную школу. Мы жили в военном гарнизоне, у меня была очень хорошая учительница, я два года отучилась на фортепиано. К сожалению, её мужа-офицера перевели на другую базу, она уехала, а с другими учителями у меня не задалось, и я бросила «музыкалку». А здесь в последнее время мне снова захотелось этим заняться, я даже приобрела электрическое пианино. Сижу, разбираюсь. Самой интересно.
С удовольствием хожу в филармонию, на классическую музыку. Люблю барокко, но в принципе люблю разную музыку. Мы с сыном разделяем любовь к тяжёлому року. Но я и бардовскую музыку люблю, на гитаре иногда играю.
График работы в нашем вузе достаточно напряженный, как Вы справляетесь с усталостью, со стрессом?
Никак! Я всё время со стрессом (смеется).
А бывает ли у Вас ощущение, что вдохновение вас покинуло?
Конечно, постоянно. Здесь снова нужно сказать про ту черту, о которой я уже говорила — усидчивость, дисциплина.
Просто нужно себя за шкирку взять. Только это срабатывает. Если надо — иди делай!
Как проходят Ваш обычный день? С чего начинается?
Я похвастаюсь! Я недавно стала ходить в бассейн по утрам, и муж стал со мной ходить. Поэтому практически четыре раза в неделю, а иногда и пять, утро начинается с бассейна. Я люблю плавать, я в детстве плавала. Даже был какой-то разряд. Это легче, чем делать зарядку, плавать — это же удовольствие. Потом возвращаемся, завтракаем, едем на работу. Потом работаем до пяти, до шести, до семи, когда как, и возвращаемся домой. А дальше муж идёт писать своё, ему сейчас нужно подготовить учебное пособие. Если у меня есть вдохновение, то я могу пойти начать писать какую-нибудь статью. Потому что даже после защиты докторской с тебя никто не слезет, если ты не будешь публиковаться, ведь ты научно-педагогический работник. В последнее время я расслабилась, видимо ощутила, что корона на голове есть, не о чем сильно беспокоиться, поэтому можно и книжку почитать.
А какие книги вы читаете?
Ой, можно я не буду говорить? Это стыдно. Я в последнее время увлеклась фэнтези. С одной стороны, чего стесняться, как люди, которые читают детективы, и говорят, что это мусорная литература. Но вы же это читаете! Значит она чем-то вам нравится. Я тоже готова говорить, что фэнтези — это мусорная литература. Но что там такого? Ну гномы, эльфы, какая-то ерунда полная. Только ведь это лицемерно, я же с удовольствием читаю.
Может быть, это способ уйти от стресса, потому что ты погружаешься в сказку, там позитив сплошной, всё заканчивается хорошо, как в любой сказке. Не нужно сильно задумываться.
Я не хочу сейчас читать тяжелую литературу, не хочу плакать над судьбой главного героя. Хочется переключиться. Надеюсь, что это увлечение не навсегда. Но сейчас я одну за другой запоем книжки читаю, не буду никому рекламировать.
Может быть, тогда фильм какой-нибудь из последних увиденных?
Я бы не стала ничего такого советовать. Последние фильмы — достаточно неплохие, но они такие же, как и все остальные. У нас с мужем есть ряд любимых фильмов, которые мы можем смотреть в 10ый раз, в 20ый. Но это чаще всего старые наши российские фильмы, к примеру, «Любовь и голуби», которые на все времена. Фильмы Эльдара Рязанова люблю, Меньшова. А из зарубежных — «Знакомьтесь, Джо Блэк». А вот из новых, я не специалист, артхаус вообще не смотрю, какой я советчик в этом плане?
Какие у Вас жизненные принципы?
Никогда не формулировала, но я, мне кажется, я честный человек. Я знаю, что я в своей жизни сделала какие-то нечестные вещи, мне за них стыдно. Но это нормально.
Честный человек — это тот, которому стыдно за то, что он сделал что-то не так.
И ещё я очень открытый человек. Если я собираюсь что-то делать, хорошее или плохое, я не буду делать это за спиной, у меня нет такой привычки. И этого же я ожидаю от других. Я не люблю подковёрных интриг, каких-то секретов. Мне скажи прямо, и мы с тобой придумаем как эту проблему решить. Это для меня важно.
Один из моих принципов — что на первом месте для меня семья. Я очень люблю мужа, очень люблю сына. И мы ходим в церковь. И это очень важно для меня. У меня очень хороший коллектив на работе, я очень люблю людей, с которыми я много лет работаю. Я работаю здесь с 1993 года. Для меня очень важно, что я среди людей, которых я люблю, которых уважаю, с которыми мне приятно проводить время. У меня на кафедре работает Светлана Кобцева, мы с ней с 1983 года вместе, можете себе представить? Пока формулировала, сама поняла, для меня главное — человеческие отношения.
Какие качества Вы цените в человеке и хотели бы развить или усовершенствовать в себе?
Можно ли так говорить, не знаю, но я очень ценю в человеке ум. Я очень люблю общаться с умными людьми, мне с ними комфортно, приятно, интересно что-то новое узнать. С другой стороны, ценю в человеке способность к сопереживанию, сочувствию.
Нужно с любовью к людям относиться, а мы не всегда это делаем.
Для меня это важно, это я бы и в себе хотела развивать.